Страшное.
Просыпаюсь, чувствую – оно здесь, оно совсем рядом, оно уже подбирается к городу, где я родился и вырос. Понимаю, что сейчас нужно звонить в колокол, долго, громко звонить в колокол, будить город, чтобы рассаживались по самолетам, кто успе… а-аа-а, нет, не кто успеет, а по билетам, по билетам, сначала женщины и дети, а там уже кто останется…
Выбираюсь из крохотной спаленки, поднимаюсь на крышу, где ждут крылатые машины.
Рвет и мечет бешеный ветер, приближается к городу.
Забираюсь в кабину.
Завожу мотор.
Чувствую, как бешено колотится сердце.
Мир уходит куда-то вниз, вниз, вниз, поднимаюсь навстречу полуночи…
– …вай!
А?
Вставай, говорю!
Оторопело смотрю на Авдея, откуда здесь Авдей, вроде уже полгода как переехал из комнатенки, где ютился с Авдеем…
– А чего случилось?
– Чего-чего, дом-то ты купить хотел?
– Ну… так это поднакопить надо…
– Чего поднакопить, за десятку продают дом этот!
– К-какой дом?
– Какой-какой, губернаторов, какой…
– Э… как? Почему?
Подскакиваю на постели, смотрю на календарь, а-а-а, вот оно что…
– Первое апреля, никому не верю, так да?
– Тьфу ты, долбанный ты на хрен, говорю тебе, за десятку дом продают! Не веришь, сам беги, посмотри! Да живее беги, а то купит кто!
Бегу. Живее. Одеваюсь второпях. И понимаю, что розыгрыш, не может такое дело не быть розыгрышем, а ничего с собой поделать не могу. На бегу думаю, как бы отомстить Авдею, как бы пошутить над ним, чтобы тоже вот так же вот по городу с вытаращенными глазами бегал.
Бегу к дому. Не вижу напирающей толпы покупателей, не вижу хозяина у входа, ни-че-го.
Так я и думал.
Разыграли.
Тьфу.
Всё-таки вхожу в калитку, просачиваюсь с черного хода.
– Утро доброе.
Дворецкий кивает мне.
– Доброе.
– Я… э-э-э… говорят, за десятку дом продают.
– Верно, верно. Желаете купить?
Сердце сжимается.
– Желаю.
– Я бы вам не советовал.
– А что?
– Ну, сами посудите, зачем вам такой дом?
– А… а что?
– Молодой человек, я все понимаю, по молодости всё и сразу хочется… у меня сын вот такой же… весь в вас… только вы поймите, дом-то хороший выбирать надо… а не абы что… знаю я такого, нахватал домов, один другого хуже, теперь вообще не знает, чего с ними делать…
Вздрагиваю.
– Чем это он хуже?
– А-а-а, так вы не знаете еще?
– Похоже, что нет. А что такое?
– Что-что, крыло у него сломано.
– Только-то?
– Чего только-то, лекарь сказал, не починить. Не будет летать, понимаете?
– Понимаю. Но всё равно… беру.
– Эх, молодой человек… дело-то ваше, конечно… правильно говорят, молодежь учить, только время тратить… они только на своих ошибках учатся…
– Не, на хрена ты этот дом-то купил, ты мне скажи, а? тебе других домов мало, а? не-е-е, я знал бы, что дом-то никакой, в жизни бы не насоветовал…
Это Авдей. Киваю. Бормочу что-то, что спасибо, конечно, за совет, только жить мне, а не Авдею, и дом покупать тоже мне…
– Ну, хорошо… а нормальный дом когда покупать собираешься?
Оторопело смотрю на Нику. Похоже, рехнулась барышня, вот так, ни рожи ни кожи, а изволь к её ножам по десять домов сразу положить…
– А этот тебе чем не нравится?
– Чем-чем, крыло перебито, не видишь, что ли?
– И чего? Слушай, ну чего прицепилась к крылу-то, не крыши же нет?
– Слушай, ты серьезно чуднодурый, или притворяешься?
Здесь не говорят дурной, говорят – чуднодурый.
Хлопает дверью.
Уходит.
Остаюсь наедине с домом, со своим домом, с белыми лестницами и камином в большом зале…
Дома вспархивают, делают хороший круг, снова опускаются на холмы.
Аплодисменты.
Хлопаю вместе со всеми.
– Здорово полетели, – кивает Авдей.
Отвечаю:
– Здорово.
Добавляю чуть погодя:
– Свой дом выпустить так не смогу… не полетит.
– Еще бы он полетел… Ты давай себе нормальный дом-то присматривай… с крыльями. Осень-то уже вовсю.
Пытаюсь отшутиться:
– На юг, что ли, зимой в домах полетим?
– Чего зимой, уже сейчас лететь надо… вон, на крыло встанут… и вперед…
– А… а мой дом?
– Чего твой дом, раньше башкой своей думать надо было, когда покупал! Дом ему… не, понятно, по молодости-то охота дом свой… вот теперь и останешься… бесприютным… счас знаешь как цены на дома подскочат, мало не покажется…
– Нет, а с домом-то что станет?
– Что, что… страшное заберет…
– А что, у вас тут каждый год по осени…
Хочу сказать – страшное, не договариваю.
Снег.
Еще не настоящий снег, еще такой, меленький, который только-только пробует свои силы. Но все-таки снег.
Мой дом неуклюже вспархивает, тут же падает с жалобным дребезжанием. Думаю, как бы его связать, чтобы не пурхался, а то вообще расшибется.
Снег.
Холодает. Думаю, что надо раздобыть где-нибудь дровишек. И растопить камин. Или нет, драпать нужно отсюда. Весь вопрос, куда. И как.
Отсюда, со склона холма видно, как город становится на крыло, вспархивает, отправляется в путь. У меня сжимается сердце, лихорадочно соображаю, надо бежать, надо лететь отсюда, понять бы еще, как бежать, как лететь…
Меня окликают по имени.
Узнаю голос Ники. Ага, вернулась-таки, сменила гнев на милость…
– Слушай, я тебя обыскалась! Пошли давай!
– К-куда пошли?
– Куда-куда, домой, куда… горе ты моё…
На душе теплеет, обнимаю Нику, родную, милую, любимую, Ника уводит меня от дома…
От дома.
Оборачиваюсь.
Смотрю на дом, белоснежный, с башенками и лестницами, с камином в большом зале.
– Останемся.
– Сдурел?
– Останемся. В доме…
Уже знаю, что она скажет:
– Чуднодурый.
И она говорит:
– Чуднодурый.
…развожу огонь в камине.
Прислушиваюсь к вою ветра за окном.
Страшное еще далеко. Я чувствую, что оно далеко.
По крайней мере, пока.
Дом вздрагивает под порывами ветра, ёжится. Думаю, что надо бы укрыть его пледом.
Выхожу на крыльцо.
Смотрю на север, откуда далеко-далеко идет Страшное.
Пока еще оно далеко.
Вскидываю ружье.
Проверяю патроны.
Жду.
Меж двух книг
Природа, от природы щедрая и добрая, жестоко обделила меня внешностью – как будто не просто поскупилась на красивое лицо и складное тело, но как будто жестоко посмеялась надо мной. Там, где у всех милые хоботки, у меня на лице короткий треугольный нарост с двумя отверстиями внизу. Тело всех нормальных людей покрыто приятными на ощупь чешуями, тогда как мое тело гладкое и розоватое, как у новорожденного крысёнка. Более того – страшно сказать – у меня нет хвоста. Когда я иду, у меня не получается смешно подпрыгивать при ходьбе, как у других. Дело в том, что мои колени загнуты не назад, а вперед. С самого детства мне приходилось прикрывать своё тело всевозможными балахонами, чтобы спрятать своё уродство.
И всё бы ничего, – в конце концов, мало ли какие бывают уродства – но природа посмеялась надо мной вдвойне и наделила меня еще и невыносимым характером. Я просто физически не мог познакомиться с кем-нибудь так, как того требовали обычаи. Нет, обнюхаться с незнакомцем у меня еще получалось, и получалось произнести свое имя задом наперед, как того требовали обряды. Но жестоко подраться с противником я уже не мог.
Нет, не подумайте, что я трус, и боялся драться: однажды мне пришлось выстоять одному против четверых. Но я не понимал, почему знакомство с кем-то приходится начинать с жестокой драки, ведь мы собираемся не враждовать, а дружить. Кроме того, я не понимал обычая откусывать друзьям кончик уха. Во-первых, это больно. Во-вторых, я не понимал, почему кому-то надо было делать больно.
Моя мачеха спрашивала меня, когда я женюсь, и у меня не хватало смелости честно ответить – никогда. Потому что мне становилось не по себе при одной мысли, что придется принести кого-то из друзей в жертву любимой девушке. И дело даже не в том, что у меня не было друзей. А в том, что у меня бы рука не поднялась убить кого-то даже ради любимой девушки.
Весной прошлого года мы переехали в Крата-Харр – здесь мне нравилось больше, чем в безымянной деревушке, где прошло мое детство. Тут, по крайней мере, никому и в голову бы не пришло нападать на кого-то только потому, что у него не такая кожа или шерсть на голове. Здесь свою неприязнь ко мне проявляли более тактично – как только я подходил к ним, они сворачивали разговор.
С детства я мечтал, что найдутся мои настоящие родители – они будут такие же, как я. и увезут меня куда-нибудь, где все будут такими же, как я. В детстве я еще верил в это почти искренне, но по мере того, как я взрослел, я всё больше понимал, что мои мечты так и останутся мечтами.
Так было до того вечера, когда произошло два события, которые навсегда перевернули мою жизнь. Все началось с того, что старый флюгер на городской ратуше прокричал, что будет буря. Этот старый флюгер не только показывал направление ветра, но и предупреждал о непогоде.
